- АААТ-стаа-вить!

- А ну-ка марш мыть руки!

Ну всё! Всё нужно делать тогда, когда скажет папа. А мне не хочется.  

На столе жареная картошка, на часах почти полночь, клонит в сон, но «боец  должен съесть ужин, потому что завтра ему в бой». 

«Бой» - это когда во дворе может понадобиться твоя помощь. Хоть коту, что подавится косточкой. Все время кому-то может понадобиться помощь, а ты дочь офицера, значит, твой выход.

- Взяли носилки? По двое, по трое бегом!

ЗАДЫХАЯСЬ в противогазе, тащу на носилках «раненого». Нет, ядерная война никогда не начнется. А если начнётся, то мне тринадцать  и я умею перевязывать раненых. 

НВП - начальная военная подготовка – мне не нравится. Разве что  песни. Вот всем классом поём: «Море, ты слышишь, море, твоим матросом хочу я стать». Песни я понимаю. А бежать в противогазе  – нет. И стрелять по мишеням – нет. Автомат заваливается. Плечо бьет. НВПэшник кричит: «Прицел лёжа! Прицел стоя!» Ну как удержать проклятый прицел?

 Не моё это, не моё. 

- Ты слышала, Зульфия цинковОй гроб получила.

- КАКОЙ? 

- ЦинковОй.

- ЦинковЫй, наверно. Ты, Вика, вечно все путаешь. Кто в гробу?

- Ахмет, сын. 

Месяц назад он угощал нас сладкими сливами, заглядывался на Вику. «Красавица, женюсь на тебе, вот только в армию схожу и женюсь».    

Как Ахмет мог стать покойником?

Утром его отмолили мужчины.  Следом женщины. Мусульмане хоронят тихо и быстро.  Плачут много и громко. Кладбище в десяти метрах. Со второго этажа видно всё. Притихшие с Викой мы смотрим, как убивается Зульфия, мать соседского паренька. 

Через неделю - мать Равшана, потом Тахира… 

В начале афганской войны нам казалось, что забирают тех, кто похож на афганцев. 

МАЛЕНЬКИЕ И ГЛУПЫЕ,  мы жили в непонятной стране. Эта часть СССР была для нас и своим и чужим миром. Даже в школе приехавшим из России позволялось изучать узбекский факультативно. Факультативно мы наблюдали за всем, что окружало. 

Догадывались, что значило слово «харам». Харам - значит, нельзя.  Отцы и матери хотели вынуть  своих Равшанов из цинковых гробов, захоронить по местным обычаям. Но им не разрешали. Потом они с офицерами о чём-то долго шептались. А потом офицеры уходили и долго курили в подъезде. 

После школы я решила не возвращаться в Россию.

ПАПА уже не служил, устроился конструктором в Краснодаре. Все у него было хорошо. Он видел во мне математика или инженера, я в себе не видела ни того, ни другого. В таких случаях лучше держаться подальше от отцовской мечты.  Что выбрать: филфак? Журфак? Бабушка сулила магнитофон, если пойду на филфак. Я решила: обойдусь без магнитофона.

Журфак встретил хлопковым полем – в Средней Азии это отработка вместо картошки. Рассказывать о хлопковом поле  – значит, выписать драму а-ля «Жерминаль». Но в хлопковой драме был персонаж, несхожий с патриотическим портретом эпохи. 

Командир хлопкового десанта Саша участвовал в 1968-м в операции «Дунай» в Чехословакии. Нам ставили его в пример. Он всё время рвался кого-то «добить». Мы не очень понимали, кого. Но слушали его в два уха и командиру верили. Рассказы про «пражскую весну» переворачивали сознание.

В середине 80-х нас определили в ташкентский госпиталь.

ЭТО БЫЛО что-то вроде практики. Каждая студентка должна была иметь военный билет и знания медсестры. Каждый студент разбираться в оружии и изъясняться либо на фарси, либо дари, пушту или на арабском наречии. 

Дежурства в госпитале открыли глаза. Это в рассказах про Великую Отечественную жили литературные герои, а здесь реальные. Контуженые, изувеченные, с оторванными ногами ровесники долечивались в тылу и пили разбавленный спирт. Ещё пили мочу гепатитников, чтобы отлежаться и долечиться. Только мы их не осуждали. Боготворили. Поначалу пугались  от вида крови и культяшек. В первые дни тошнило и рвало. Но потом привыкли.   

Судьба возвращает то, что ты нажил плохого или хорошего.

ПОСЛЕ 2 курса я все-таки уехала в Россию. На летних каникулах устроилась в подмосковную редакцию. Сугубо гражданский мир. «Кровавые мальчики» в прошлом.  Перебралась в Москву, в «Комсомолку». Но обстоятельства сложились так, что нужно было возвращаться в Азию.

Туркестанский военный округ. Окружная газета. Добро пожаловать в мир сплошных «табу». 

Уходить с дежурства, пока газету не сдали, – табу.

Обсуждать решения старших по званию  – табу.  

Обсуждать жён офицеров – табу. 

«Боже, упаси тебя стать женой офицера» - это, пожалуйста.  

В такой приятной обстановке я узнала, что лечу в первую серьёзную командировку. В Ашхабад . Под мужской фамилией в качестве рядового.        

Это сейчас  мне смешно, ну что за конспирологические командировки.

А ТОГДА даже не думала: отправили, значит, так надо. Я и жила-то, честно говоря, в джинсах и свитере, форма мне не нравилась, стесняет движения. Спала, не раздеваясь. В любой момент мог прибыть уазик и увезти на аэродром или к другому уазику. Из окружной меня перевели в газету армии. А это уже не один, а два военных округа. И летать ты будешь от зари до заката. Только ночью – табу. Ночью чаще стреляют.

В одной из командировок познакомилась с группой «Каскад». В другой – с «Голубыми беретами». Обе были тогда легендами. Записывали диски на фирме грамзаписи «Мелодия». До сих пор у меня где-то лежат магнитофонные ленты всего, что пели на студии эти ребята. В диски вошло не всё. Это были очень хорошие ребята. Открытые, честные, весёлые. Настоящие кумиры. После записи последней передачи «Когда поют солдаты» в Москве я потеряла их из виду. Записи перешли в разряд воспоминаний. Но когда приехала с мужем в Глазов (всё-таки стала женой офицера!), в первый же день встретила Марата Абашева. Удивилась, что мир тесен. В Глазов с Маратом прибыли ещё Тарих Лысов и Саша Рогачёв из «Голубых беретов». Тарих живёт и работает в Глазове до сих пор.    

…МЕЖДУ бесконечными командировками из штаба армии Среднеазиатского округа я занимала комнатку в доме родителей одного из активистов воинов запаса, была такая организация в конце 80-х. Бывшие воины-интернационалисты собирались на кухне этого дома и обсуждали свои дела. Важным делом были открытые письма. Формулируя эмоциональные высказывая в публицистический стиль, я пыталась передать в письмах всё, что говорилось в пылу и гневе. Основная мысль: духов надо добить. Духи – это враги. 

Ясное дело – добить. Перед глазами оторванные конечности ребят из госпиталя. Слёзы Зульфии. Афганские беженки с детьми, которых гнали впереди себя душманы. Ведь знали, что наш солдат в детей стрелять не будет, а сами из-за спины…

На кухне родилось первое письмо Ельцину. Судьбу письма не знаю. Уехала в очередную командировку. Привезла из неё варана, которого контузило на стрельбище. Наказала парням кормить его. Через пару месяцев, когда вернулась, узнала, что варан умер. Сначала стал отказываться от еды, затем затосковал. В стеклянной банке зверю тесно.   

В начале двухтысячных заболел отец.  

РАК.  Еще легко поднимался на пятый этаж.  Легко взбирался на гигантскую черешню. «Посмотри, какая сладкая, а ты чего стоишь – эка ты трусиха, ну-ка марш на дерево!» - это моей дочке, школьнице. 

Был черешневый год. Краснодар утопал в переполненных ящиках терпкой сладости. Закатав варенье, мы с дочкой вернулись в Глазов. 

В 2012-м раздался звонок фронтового друга отца. «Иван никогда не попросит, но вы приезжайте, он плох». В квартире был полный хаос. Коробки, коробки. С лекарствами, добавками, книгами. Отец выписывал всё это не себе, а нам. Лекарства, книги. Из коробок не вынимал, надеясь, что вот-вот государство сделает в его квартире ремонт. Ветеранам войны обещали. 

Отвлекая его разговорами, я пыталась систематизировать хаос. Просрочку на помойку, книги в шкаф, чертежи и письма…

- Э, что ты выкинула? А ну не трогай! – прикрикнул отец. 

Слово за слово. Рассказ, как в паспорте оказалась совсем не та дата рождения, потому что нужно было в военное училище, а с настоящей датой не принимали. Шла война, старший брат ушёл на фронт, а он, Иван, в тылу отсиживаться, что ли?  

Рассказ про встречу молодых разведчиков со Сталиным. Про Харьковский фронт и нынешний Харьков, где обосновались сёстры. И что Советский Союз был мощным государством. 

Я слушала вполуха. Работала совком и веником, прочищая путь к балконной двери. Воздуха. Воздуха! 

Через пару дней пришлось вызвать скорую и положить отца в обычную больницу, госпиталь не принимал – «кто будет ухаживать за ним, здесь каждый такой, как вы себе это представляете?»

Отца не стало через месяц. Я тщетно пытаюсь вспомнить, что он ещё рассказывал про Кубу. После войны служил в лётных войсках. Никогда до этого не рассказывал про Кубу. 

В другой жизни остались прицелы, носилки, вертолёты. 

«У войны не женское лицо» - это правда.

ИСКЛЮЧЕНИЕ, когда она сама вступает в твою жизнь или проходит по краю.  И ты живешь в её мире, она часть тебя и нужно только вовремя её отпустить. Сказав, ты поступаешь по совести. Но легко сказать, есть еще приказы.  

Дочь офицера – теперь просто дочь. Больше никто ей не скажет: «Ну-ка марш мыть руки!». И помощь её никому не нужна.  

Людмила Лехницкая.